«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом, чисты. На живых порыжели от крови и грязи шинели. На могилах у мертвых расцвели голубые цветы»… До сих пор от его фронтовых стихов – мороз по коже и ком в горле. Несмотря на то, что до сегодняшнего дня мирная жизнь длилась годами и десятилетиями, успокаивала, радовала – или порой огорчала пресным однообразием. При этом даже случайная мысль о возвращении в войну ровесникам поэта казалась каким-то блудным искушением, а уж их потомкам и не вообразить было, что война – это не только память о чем-то давнем, которое никогда не восстанет из пепла, не повторится. Но вот оно восстало, оно повторилось…
И доказано было в очередной раз, что поэт – всегда пророк. Что его строки принадлежат не только тому времени, когда они написаны. Что снова и всегда «самый страшный час в бою – час ожидания атаки». А если не в бою? Тогда так: «Не думали, что глушь подвала – такой обетованный дом. Две матери на три квартала, и больше ни души кругом. А город весь – кирпич да щепки, земля, покрытая золой…» А в это время из другого подвала «ослепнув от света, немец выполз, дыша тяжело. Как он дрожал, как он жался к ограде! В рваной шинели, на тонких ногах, - последний германский солдат в Сталинграде. Он и в Берлине выползет так!» Разве это только о сталинградских подвалах, не о донецких? И разве завтра не будет того последнего бункера, из которого зачистят самого последнего нелюдя? Потому что есть за что: «И вспомнилось: старухи плакали, когда тебя («Сынок! Родной!..») вели расстреливать каратели под смех гармоники губной».
Скажите, в чем разница? Только в том, что почти век назад смертельный враг дотянулся до нас не чужими руками, а явился лицом к лицу? Да, гитлеровцы, какими бы они ни были, все-таки собственными жизнями платили за попытку уничтожить русский народ и его братьев по СССР, за издевательства, за разруху, а не использовали близлежащую страну, как «фирму-прокладку».
И даже пособники гитлеровцев не докатились хотя бы до того, чтобы прикрываться своими соотечественниками, «мирняком». (Не мирные жители – «мирняк», одно слово чего стоит!) Ах да, еще оказывается, что при немецких фашистах старухам дозволялось плакать, а при нынешних «самостийных» лучше не пробовать. Вот и вся разница…
Впрочем, драгоценность поэзии не только в том, что в прошлом она прозревает будущее. Она протягивает этому будущему могучую руку, питает пониманием, сочувствием, верой в правое дело и гордостью за него. «И слушали меня, как только слушают друг друга люди взвода одного. И я почувствовал, как между душами сверкнула искра слова моего».
Поэт Семен Гудзенко (1922-53), как и все солдаты, мечтал в войну о мире, о солнце, о счастье, которое принесет победа. Но он хотел, во что бы то ни стало, сберечь для будущего то, что в жестоких испытаниях войны, в минуты смертельной опасности проявлялось в людях: самоотверженность, душевную щедрость, дружбу, верность. Так отзывались в своих воспоминаниях о поэте все, близко его знавшие, разделившие с ним фронтовую и литературную судьбу. Книга, в которой собраны лучшие стихи Гудзенко, как прославившие его, так и незавершенные, письма маме, армейские записные книжки, воспоминания близких, вышла в год 75-летия Победы. А в этом году поэту исполнилось бы ровно сто лет.
…«Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую». Где-то под залпами присланных из «свободных и демократических» стран дальнобойных гаубиц, в разбитых сельских и городских домах, на позициях сил специальной военной операции снова находят отклик стихи прошлых лет. И наверняка рождаются новые. Потому что когда говорят пушки – музы не молчат. Они сосредоточиваются и помогают победить.
В комплекте с книгой идёт CD - диск c записями избранных стихов в исполнение автора и Алексея Симонова.